Неточные совпадения
— Простить я не могу, и не хочу, и считаю несправедливым. Я для этой женщины сделал всё, и она затоптала всё
в грязь, которая ей свойственна. Я не
злой человек, я никогда никого не ненавидел, но ее я ненавижу всеми силами
души и не могу даже простить ее, потому что слишком ненавижу за всё то
зло, которое она сделала мне! — проговорил он со слезами злобы
в голосе.
Когда я был еще ребенком, одна старуха гадала про меня моей матери; она предсказала мне смерть от
злой жены; это меня тогда глубоко поразило;
в душе моей родилось непреодолимое отвращение к женитьбе…
Тут непременно вы найдете
Два сердца, факел и цветки;
Тут, верно, клятвы вы прочтете
В любви до гробовой доски;
Какой-нибудь пиит армейский
Тут подмахнул стишок злодейский.
В такой альбом, мои друзья,
Признаться, рад писать и я,
Уверен будучи
душою,
Что всякий мой усердный вздор
Заслужит благосклонный взор
И что потом с улыбкой
злоюНе станут важно разбирать,
Остро иль нет я мог соврать.
— Еду мимо, вижу — ты подъехал. Вот что: как думаешь — если выпустить сборник о Толстом, а? У меня есть кое-какие знакомства
в литературе. Может — и ты попробуешь написать что-нибудь? Почти шесть десятков лет работал человек, приобрел всемирную славу, а — покоя
душе не мог заработать. Тема! Проповедовал: не противьтесь
злому насилием, закричал: «Не могу молчать», — что это значит, а? Хотел молчать, но — не мог? Но — почему не мог?
— Ты
в бабью любовь — не верь. Ты помни, что баба не
душой, а телом любит. Бабы — хитрые, ух!
Злые. Они даже и друг друга не любят, погляди-ко на улице, как они злобно да завистно глядят одна на другую, это — от жадности все: каждая злится, что, кроме ее, еще другие на земле живут.
— Состязание жуликов. Не зря, брат, московские жулики славятся. Как Варвару нагрели с этой идиотской закладной, черт их
души возьми! Не брезглив я, не
злой человек, а все-таки, будь моя власть, я бы половину московских жителей
в Сибирь перевез,
в Якутку,
в Камчатку, вообще —
в глухие места. Пускай там, сукины дети, жрут друг друга — оттуда
в Европы никакой вопль не долетит.
— Какой вы проницательный, черт возьми, — тихонько проворчал Иноков, взял со стола пресс-папье — кусок мрамора с бронзовой, тонконогой женщиной на нем — и улыбнулся своей второй, мягкой улыбкой. — Замечательно проницательный, — повторил он, ощупывая пальцами бронзовую фигурку. — Убить, наверное, всякий способен, ну, и я тоже. Я — не
злой вообще, а иногда у меня
в душе вспыхивает эдакий зеленый огонь, и тут уж я себе — не хозяин.
Сказать ей о глупых толках людей он не хотел, чтоб не тревожить ее
злом неисправимым, а не говорить тоже было мудрено; притвориться с ней он не сумеет: она непременно добудет из него все, что бы он ни затаил
в самых глубоких пропастях
души.
Кто только случайно и умышленно заглядывал
в эту светлую, детскую
душу — будь он мрачен,
зол, — он уже не мог отказать ему во взаимности или, если обстоятельства мешали сближению, то хоть
в доброй и прочной памяти.
Не обольстит его никакая нарядная ложь, и ничто не совлечет на фальшивый путь; пусть волнуется около него целый океан дряни,
зла, пусть весь мир отравится ядом и пойдет навыворот — никогда Обломов не поклонится идолу лжи,
в душе его всегда будет чисто, светло, честно…
Населилось воображение мальчика странными призраками; боязнь и тоска засели надолго, может быть навсегда,
в душу. Он печально озирается вокруг и все видит
в жизни вред, беду, все мечтает о той волшебной стороне, где нет
зла, хлопот, печалей, где живет Милитриса Кирбитьевна, где так хорошо кормят и одевают даром…
Издавна умысел ужасный
Взлелеял тайно
злой старик
В душе своей. Но взор опасный,
Враждебный взор его проник.
— И только обманули меня тогда и еще пуще замутили чистый источник
в душе моей! Да, я — жалкий подросток и сам не знаю поминутно, что
зло, что добро. Покажи вы мне тогда хоть капельку дороги, и я бы догадался и тотчас вскочил на правый путь. Но вы только меня тогда разозлили.
Он показал ей, что и где писать, и она села за стол, оправляя левой рукой рукав правой; он же стоял над ней и молча глядел на ее пригнувшуюся к столу спину, изредка вздрагивавшую от сдерживаемых рыданий, и
в душе его боролись два чувства —
зла и добра: оскорбленной гордости и жалости к ней, страдающей, и последнее чувство победило.
И
в путях империалистической политики было много
злого, порожденного ограниченной неспособностью проникать
в души тех культур и рас, на которые распространялось империалистическое расширение, была слепота к внешним задачам человечества.
Русский человек привык думать, что бесчестность — не великое
зло, если при этом он смиренен
в душе, не гордится, не превозносится.
В самых причудливых и разнообразных формах русская
душа выражает свою заветную идею о мировом избавлении от
зла и горя, о нарождении новой жизни для всего человечества.
Но все же какое-то смутное, но мучительное и
злое впечатление от припоминания вчерашнего разговора с братом Иваном вдруг теперь снова зашевелилось
в душе его и все более и более просилось выйти на верх ее.
Это были почти болезненные случаи: развратнейший и
в сладострастии своем часто жестокий, как
злое насекомое, Федор Павлович вдруг ощущал
в себе иной раз, пьяными минутами, духовный страх и нравственное сотрясение, почти, так сказать, даже физически отзывавшееся
в душе его.
Он боялся, что когда придет к Лопуховым после ученого разговора с своим другом, то несколько опростоволосится: или покраснеет от волнения, когда
в первый раз взглянет на Веру Павловну, или слишком заметно будет избегать смотреть на нее, или что-нибудь такое; нет, он остался и имел полное право остаться доволен собою за минуту встречи с ней: приятная дружеская улыбка человека, который рад, что возвращается к старым приятелям, от которых должен был оторваться на несколько времени, спокойный взгляд, бойкий и беззаботный разговор человека, не имеющего на
душе никаких мыслей, кроме тех, которые беспечно говорит он, — если бы вы были самая
злая сплетница и смотрели на него с величайшим желанием найти что-нибудь не так, вы все-таки не увидели бы
в нем ничего другого, кроме как человека, который очень рад, что может, от нечего делать, приятно убить вечер
в обществе хороших знакомых.
Но ни один из прохожих и проезжих не знал, чего ей стоило упросить отца взять с собою, который и
душою рад бы был это сделать прежде, если бы не
злая мачеха, выучившаяся держать его
в руках так же ловко, как он вожжи своей старой кобылы, тащившейся, за долгое служение, теперь на продажу.
Выходило бы так, что я, еще ребенок, из сочувствия к моему приятелю, находящемуся
в рабстве у пана Уляницкого, всей
душою призываю реформу и молюсь за доброго царя, который хочет избавить всех купленных мальчиков от
злых Уляницких…
Я посмотрел на него с удивлением. Что нужно этому человеку? Страха перед ним давно уже не было
в моей
душе. Я сознавал, что он вовсе не грозен и не
зол, пожалуй даже по — своему добродушен. Но за что же он накинулся?
Я, конечно, грубо выражаю то детское различие между богами, которое, помню, тревожно раздвояло мою
душу, но дедов бог вызывал у меня страх и неприязнь: он не любил никого, следил за всем строгим оком, он прежде всего искал и видел
в человеке дурное,
злое, грешное. Было ясно, что он не верит человеку, всегда ждет покаяния и любит наказывать.
Мировая
душа женственна
в своей пассивной восприимчивости как к добру, так и к
злу.
Если, забыв мои наставления, поспешать будешь на
злые дела, обыкшая
душа добродетели востревожится; явлюся тебе
в мечте.
Внезапный перелом
в ее судьбе потряс ее до основания;
в два каких-нибудь часа ее лицо похудело; но она и слезинки не проронила. «Поделом!» — говорила она самой себе, с трудом и волнением подавляя
в душе какие-то горькие,
злые, ее самое пугавшие порывы.
Что мог объяснить Петр Елисеич чистой детской
душе, когда этот случай был каплей
в море крепостного заводского
зла?
Робкая, притаившаяся за окном тишина, сменив шум, обнажала
в селе что-то подавленное, запуганное, обостряла
в груди ощущение одиночества, наполняя
душу сумраком, серым и мягким, как
зола.
— Зовите, как хочется! — задумчиво сказала мать. — Как хочется, так и зовите. Я вот все смотрю на вас, слушаю, думаю. Приятно мне видеть, что вы знаете пути к сердцу человеческому. Все
в человеке перед вами открывается без робости, без опасений, — сама собой распахивается
душа встречу вам. И думаю я про всех вас — одолеют они
злое в жизни, непременно одолеют!
Он стремглав, закрывши глаза, бросился вниз с крутого откоса, двумя скачками перепрыгнул рельсы и, не останавливаясь, одним духом взобрался наверх. Ноздри у него раздулись, грудь порывисто дышала. Но
в душе у него вдруг вспыхнула гордая, дерзкая и
злая отвага.
Тут же, между ними, сидят на земле группы убогих, слепых и хромых калек, из которых каждый держит
в руках деревянную чашку и каждый тянет свой плачевный, захватывающий за
душу стих о пресветлом потерянном рае, о пустынном «нужном» житии, о
злой превечной муке, о грешной
душе, не соблюдавшей ни середы, ни пятницы…
Промеж всех церквей один храм стоит,
в тыим храме златкован престол стоит, престол стоит всему миру красота, престол християнским
душам радование, престол —
злым жидовем сухота. Столбы у престола высокие кованые, изумрудами, яхонтами изукрашенные… на престоле сам спас Христос истинный сидит.
— Нет, уж это оченно что-то размашисто будет! — повторил Абрам Семеныч, но как-то слабым голосом. Очевидно,
злое сомнение уже начинало закрадываться
в его
душу.
Да, я люблю тебя, далекий, никем не тронутый край! Мне мил твой простор и простодушие твоих обитателей! И если перо мое нередко коснется таких струн твоего организма, которые издают неприятный и фальшивый звук, то это не от недостатка горячего сочувствия к тебе, а потому собственно, что эти звуки грустно и болезненно отдаются
в моей
душе. Много есть путей служить общему делу; но смею думать, что обнаружение
зла, лжи и порока также не бесполезно, тем более что предполагает полное сочувствие к добру и истине.
— Почем ты,
душа моя, знаешь? — возразил Петр Михайлыч. — А если и действительно скупец, так, по-моему, делает больше всех
зла себе, живя
в постоянных лишениях.
Но, положим даже, что существует это; положим, что он двух-трех девок, слепых, кривых, хромых, ради спасения их
душ, привел
в свой толк; но тут, как я полагаю, надобно положить на вески это
зло и ту пользу, которую он делает обществу.
« — Быть или не быть — вот
в чем вопрос. Что доблестнее для
души: сносить удары оскорбительной судьбы, или вооружиться против моря
зол и победить его, исчерпав разом! Умереть… уснуть!..» Нет, это не выходит, холодно: это не задушевно — не правда ли? — отнесся он к немцу.
— О боже мой! Но каким же образом можно отделить, особенно
в деле любви,
душу от тела? Это как корни с землей: они ее переплетают, а она их облепляет, и я именно потому не позволяю себе переписки, чтоб не делать девушке еще большего
зла.
— Батюшка, Яков Васильич! — восклицал Григорий Васильев, опять прижимая руку к сердцу. — Может, я теперь виноватым останусь: но, как перед образом Казанской божией матери, всеми сердцами нашими слезно молим вас: не казните вы нашу госпожу, а помилуйте, батюшка! Она не причастна ни
в чем; только
злой человек ее к тому руководствовал, а теперь она пристрастна к вам всей
душой — так мы это и понимаем.
Вот я и сказал, что хотел сказать; но тяжелое раздумье одолевает меня. — Может, не надо было говорить этого. Может быть, то, что я сказал, принадлежит к одной из тех
злых истин, которые бессознательно таясь
в душе каждого, не должны быть высказываемы, чтобы не сделаться вредными, как осадок вина, который не надо взбалтывать, чтобы не испортить его.
Он мысленно пробежал свое детство и юношество до поездки
в Петербург; вспомнил, как, будучи ребенком, он повторял за матерью молитвы, как она твердила ему об ангеле-хранителе, который стоит на страже
души человеческой и вечно враждует с нечистым; как она, указывая ему на звезды, говорила, что это очи божиих ангелов, которые смотрят на мир и считают добрые и
злые дела людей; как небожители плачут, когда
в итоге окажется больше
злых, нежели добрых дел, и как радуются, когда добрые дела превышают
злые.
Первое: вы должны быть скромны и молчаливы, аки рыба,
в отношении наших обрядов, образа правления и всего того, что будут постепенно вам открывать ваши наставники; второе: вы должны дать согласие на полное повиновение, без которого не может существовать никакое общество, ни тайное, ни явное; третье: вам необходимо вести добродетельную жизнь, чтобы, кроме исправления собственной
души, примером своим исправлять и других, вне нашего общества находящихся людей; четвертое: да будете вы тверды, мужественны, ибо человек только этими качествами может с успехом противодействовать
злу; пятое правило предписывает добродетель, каковою, кажется, вы уже владеете, — это щедрость; но только старайтесь наблюдать за собою, чтобы эта щедрость проистекала не из тщеславия, а из чистого желания помочь истинно бедному; и, наконец, шестое правило обязывает масонов любить размышление о смерти, которая таким образом явится перед вами не убийцею всего вашего бытия, а другом, пришедшим к вам, чтобы возвести вас из мира труда и пота
в область успокоения и награды.
Егор Егорыч ничего не мог разобрать: Людмила, Москва, любовь Людмилы к Ченцову, Орел, Кавказ — все это перемешалось
в его уме, и прежде всего ему представился вопрос, правда или нет то, что говорил ему Крапчик, и он хоть кричал на того и сердился, но
в то же время
в глубине
души его шевелилось, что это не совсем невозможно, ибо Егору Егорычу самому пришло
в голову нечто подобное, когда он услыхал от Антипа Ильича об отъезде Рыжовых и племянника из губернского города; но все-таки, как истый оптимист, будучи более склонен воображать людей
в лучшем свете, чем они были на самом деле, Егор Егорыч поспешил отклонить от себя эту
злую мысль и почти вслух пробормотал: «Конечно, неправда, и доказательство тому, что, если бы существовало что-нибудь между Ченцовым и Людмилой, он не ускакал бы на Кавказ, а оставался бы около нее».
Так мы расстались. С этих пор
Живу
в моем уединенье
С разочарованной
душой;
И
в мире старцу утешенье
Природа, мудрость и покой.
Уже зовет меня могила;
Но чувства прежние свои
Еще старушка не забыла
И пламя позднее любви
С досады
в злобу превратила.
Душою черной
зло любя,
Колдунья старая, конечно,
Возненавидит и тебя;
Но горе на земле не вечно».
Когда Рогдай неукротимый,
Глухим предчувствием томимый,
Оставя спутников своих,
Пустился
в край уединенный
И ехал меж пустынь лесных,
В глубоку думу погруженный, —
Злой дух тревожил и смущал
Его тоскующую
душу,
И витязь пасмурный шептал:
«Убью!.. преграды все разрушу…
Руслан! узнаешь ты меня…
Теперь-то девица поплачет…»
И вдруг, поворотив коня,
Во весь опор назад он скачет.
И поэтому, как для того, чтобы вернее обеспечить жизнь, собственность, свободу, общественное спокойствие и частное благо людей, так и для того, чтобы исполнить волю того, кто есть царь царствующих и господь господствующих, мы от всей
души принимаем основное учение непротивления
злу злом, твердо веруя, что это учение, отвечая всем возможным случайностям и выражая волю бога,
в конце концов должно восторжествовать над всеми
злыми силами.
Притом дедушка был самой строгой и скромной жизни, и слухи, еще прежде случайно дошедшие до него, так легко извиняемые другими, о беспутстве майора поселили отвращение к нему
в целомудренной
душе Степана Михайловича, и хотя он сам был горяч до бешества, но недобрых,
злых и жестоких без гнева людей — терпеть не мог.
Ты молода летами и
душою,
В огромной книге жизни ты прочла
Один заглавный лист, и пред тобою
Открыто море счастия и
зла.
Из всех скорбных сцен, которые когда-либо совершались
в этом диком пустыре, это была, конечно, самая печальная и трогательная; из всех рыданий, которые когда-либо вырывались из груди молодой женщины, оплакивающей своего мужа, рыдания Дуни были самые отчаянные и искренние. Ни один еще тесть не прощал так охотно
зла своему зятю и не молился так усердно за упокой его
души, как молился старик Кондратий.